Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова
Все же в эпоху Просвещения концепт «язычества» оттеснялся на второй план концептом «дикости». Изменилось устойчивое наименование аборигенов: в текстах Американской революции они уже не столько «язычники» (heathens), сколько «дикари» (savages). Часто соответствующее восприятие дополнялось бестиализацией образа индейца. Выше уже отмечалось данное явление в дневниковой прозе Дж. Тэтчера. Но бравый хирург не представлял здесь исключения. Генерал Макдауэлл в беседе с путешествующим филадельфийским купцом У. Аттмором на одном дыхании повествовал о «войнах с англичанами, индейцами и медведями»[686]. Точно так же для Дж. Вашингтона индейцы – нечто подобное волкам или другим хищникам[687].
«Отсталость» индейцев понималась двояко: как «варварство» – не случайно это слово постоянно встречается в «индейском» дискурсе Американской революции, – но также и как близость к природе. Спектр оценок феномена варьировался от гоббсовской критики «естественного состояния» как «войны всех против всех» до руссоистской идеализации. Основным признаком «естественного состояния» выступало отсутствие правительства[688]. Так, Ф. Эймс мрачно пророчествовал, оценивая возможные последствия восстания Шейса: «Мы увидим, как погибнет наша свободная конституция, вернется естественное состояние, а наш ранг среди дикарей будет ниже индейцев онейда». Свобода человека в естественном состоянии, по мнению Эймса, – фикция[689].
На противоположном полюсе можно поместить Дж. Адэра, автора «Истории американских индейцев» (1775). Он пытался встать на точку зрения самих «дикарей» и оценить цивилизацию с позиции «естественного состояния». Картина получалась нелестная для цивилизации: «Они (индейцы. – М.Ф.) часто говорят нам, что у нас есть… все те вещи, которыми услаждаются наши сердца, но это доставляет нам столько забот и страданий, как если бы мы не имели ничего… следовательно, мы истинно бедны и заслуживаем скорее сострадания, чем зависти»[690].
Джефферсон развивал на американской почве руссоистские трактовки. По наблюдениям историка А.М. Каримского, он различал три формы человеческого общества: первая, встречающаяся у американских индейцев, не имеет никакого правительства, и не исключено, что она является наиболее целесообразной для немногочисленных народов; вторая форма – демократия, она отвечает представлениям Джефферсона об идеальном устройстве и в наибольшей мере реализована в США; наконец, последняя форма – «правительство силы»[691].
По сведениям Джефферсона, у индейцев Северной Америки не было значительных сооружений, если не считать могильных холмов. Зато он высоко оценивал декоративно-прикладное искусство аборигенов, в частности, резьбу на трубках, изумлялся «вспышкам самого высокого ораторского искусства», которые им свойственны[692]. В целом, для него индейцы – это, собственно, люди, живущие в естественном состоянии, которое он трактовал скорее в духе Руссо, нежели Гоббса. Описывая индейские племена, встреченные европейцами при заселении Виргинии, он отмечал прежде всего отсутствие правительства и репрессивного аппарата. Единственной карой за преступления в этом случае было изгнание. Джефферсон с похвалой говорил о низком уровне преступности среди племен[693].
Похожие представления о «естественном состоянии» индейцев были свойственны многим локалистам/антифедералистам. Автор, писавший под псевдонимом «Фермер», связывал свободу и счастье индейских племен с самоуправлением[694]. Мерси Уоррен, в иных случаях приводившая сенсационные свидетельства свирепости индейцев, внезапно разражалась настоящим панегириком: «Если у них нет цивилизации, зато есть доблесть; если у них нет патриотизма, зато есть любовь к своему краю и привязанность к своим охотничьим угодьям»[695].
Индейцы выступали также как объект цивилизационной политики, которая выражалась в попытках распространить среди них христианство, а также обучать индейских детей. Мерси Уоррен мечтала: «Когда уляжется ярость нынешней войны, можно надеяться, что гуманность подскажет американцам с более светлой кожей приложить все усилия, чтобы обучить их (индейцев. – М.Ф.) искусствам, ремеслам, морали и религии, вместо того, чтобы пытаться их уничтожить»[696]. С 1701 г. действовало Общество распространения Евангелия, рассчитанное на работу среди коренных племен. В Дартмутском колледже с 1743 г. обучались индейцы. Основатель и первый президент Дартмутского колледжа Э. Уилок настаивал на необходимости образования для «наших диких собратьев»[697]. Во время революции школой занимался его сын Джон и просил на свое начинание поддержки Конгресса[698]. Трое мальчиков из племени делаваров обучались в Принстоне[699]. Кафедра для обучения и христианизации индейцев имелась также в колледже Вильгельма и Марии.
Континентальный конгресс уделял данной проблеме немало внимания. Например, в 1779 г., ведя переговоры с племенем дела-варов, Конгресс обещал им священников, учителей, торговцев и ремесленников[700]. И действительно, на эти цели выделялись определенные суммы из небогатой казны Конфедерации[701].
Более серьезные программы аккультурации индейцев действовали в 1790-х гг.[702] Так, в период президентства Дж. Вашингтона чероки были обучены скотоводству. Федеральное правительство снабдило их также семенами хлопка и колесными прялками. Традиционное земледелие у чероки было женским делом, но бледнолицые убедили воинов взяться за плуги (и заодно ввести частное землевладение). Постепенно появились кузницы, мельницы и хлопковые плантации. Программа оказалась весьма эффективной: чероки успешно осваивали культурные стратегии белых и вместе со своими соседями чокто, чикасо, криками и семинолами превратились в «пять цивилизованных племен». Правда, это обстоятельство никак не смягчило их трагическую судьбу в XIX в.
Отсталость индейцев служила удобным оправданием для захвата их земель. Перед Войной за независимость парламент пытался ограничить экспансию колонистов на Запад, что вызывало недовольство последних. Как ни парадоксально, Конгресс пытался проводить сходную политику. Его решения предполагали взять под контроль покупку земли у индейцев, торговлю с индейскими племенами[703]. При этом конгрессмены исходили из образа индейцев как угрозы (что в данном случае вполне соответствовало действительности) и необходимости задобрить воинственные племена.
При этом обоснованность продвижения на Запад не вызывала ни у кого из лидеров Американской революции ни малейших сомнений. Даже Джефферсон, так восхищавшийся индейской культурой, предлагал переселить шауни и чероки на запад от Миссисипи[704]. Дж. Уилсон подводил под процесс теоретическую базу: «Возделывание земли… – долг, возложенный на человека велением природы. Народы, живущие охотой, должны передать землю тем, кто может использовать ее более эффективно». В то же время он настаивал на том, чтобы за индейские земли отдавалась эквивалентная плата, а сами индейцы были обучены земледелию[705]. Дж. Дикинсон объявлял, что после заключения англо-американского мира территория Северо-Запада, бесспорно, принадлежит США, и индейцам остается лишь смириться с этим. В противном случае, угрожал Дикинсон, «мы немедленно обратим против них те же армии,
